bigstonedragon

ПЕВЦЫ РУССКОЙ СМЕРТИ

Едва ли не в последние выходные дни перед закрытием я все-таки побывал на выставке Саврасова и Филонова, проходящей сейчас в корпусе Бенуа Русского музея. Надо сказать, выставка пользуется огромным успехом, и особенно у молодежи, что весьма радует. Несмотря на то, что прошло уже, наверно, два месяца (а может, и больше) с момента открытия, вчера вновь был аншлаг. Нельзя сказать, что очередь была уж очень велика; но полчаса простоять пришлось (а может, и больше). Впрочем, я нисколько об этом не жалею.



На первый взгляд, два художника имеют между собой мало общего. Они жили и творили в разные исторические эпохи, рисовали в совершенно разной манере – от классически-реалистичной у Саврасова до условно-символистической у Филонова.
То общее, что их объединяет, - это пессимистический взгляд на мир, точнее – на Россию. Своим пессимизмом оба художника заставляют вспомнить декаданс и особенно стихи Бодлера; но учитывая русскую специфику обоих, связующим звеном между ними в моем восприятии стал все-таки русский писатель – Федор Сологуб с его убийственно-гениальным, жутким и зловещим «Мелким бесом».
Всех троих – Саврасова, Филонова и Сологуба – я бы и назвал собирательным термином – «певцы русской смерти».

На первый взгляд, Саврасов художник вполне «безобидный» и традиционный. Каждая отдельно взятая из его картин вполне укладывается в рамки русского «мэйнстрима» Х1Х века, и чтобы понять, что здесь «что-то не так», надо бросить взгляд на творчество этого художника целиком, и именно эту возможность предоставила выставка, организованная Русским музеем.
Саврасов, прежде всего, - пейзажист. Но пейзажи у него несколько странные… Влечет его прежде всего пустыня, не так, которая с песками, а та, которую взыскуют российские «отцы пустынники» – «и расстались Голь с Каликой, смачно плюнув напослед // И обех в пустыне дикой затерялся всуе след». Больше всего его вдохновляют голые южные степи и разливы великих российских рек, особенно Волги.
Посреди этих «диких пустынь» затерялись крохотные и безлюдные русские города. Затерялась среди болот, поросших чахлыми лесами, Москва. Торчат из разлива бескрайних вод Волги одинокие церкви Ярославля. А посреди Гиблых Болот, окружающих эти одинокие города, в шалашах да землянках затаились то ли люди, то ли нелюди, изображающие из себя то ли крестьян, то ли рыбаков, то ли попросту одичавших орков.
Эта особенность Саврасова – презрительная отстраненность, с которой он смотрит на простонародье – становится хорошо заметна при сопоставлении схожих по сюжету картин – да, «Бурлаки на Волге» есть не только у Репина, но и у Саврасова! У Репина мы видим пусть и измученных тяжким трудом, но – людей. У Саврасова это некая безликая серая масса. Безмозглые тролли, которые тащат таран к воротам Минас Тирита. Удивительно: ведь Саврасов не знал, не мог знать, чем все закончится… Что пройдет пятьдесят лет – и таран будет дотащен до цели, и Минас Тирит падет, никакой Рохан не придет к нему на помощь…
Серость. Вот еще одно слово, ключевое для обозначения того впечатления, которое производят картины Саврасова в своей совокупности. Огромная масса серого и коричневого цветов. Саврасов не любит ярких оттенков. Все у него погружено в сумрак. И всюду - слякоть, грязь и гниль.
В одной из рецензий я прочитал, что от пейзажей Саврасова становится «тревожно». Посмотрев их всех в своей совокупности, я могу сказать точно, что становится не тревожно – становится мрачно и противно. У Саврасова нет предчувствия опасности или беды – у него есть предчувствие тлена и разложения.
Я не говорю, что это плохо. Художник он, безусловно, талантливый. Но – непроходимый пессимист. Как Бодлер. «Сударыня, вы помните ли то, что видели мы летом? Мой ангел, помните ли вы // ту лошадь дохлую под ярким белым светом, среди некошеной травы»?
Саврасов явно помнит.
И лишь очень редко, в минуты душевного просветления, он писал такие изумительные картины, как, к примеру, «Закат над болотом».
Вообще, закаты и церкви получаются у Саврасова настолько художественно выразительными, что поневоле заставляют вспомнить строки из одной из лучших песен-размышлений о судьбах России – здесь, на картинах Саврасова, «закат высекает позолоченный мост между небом и болью».

И ведь самое неприятное – Саврасову веришь. Да, наверное, именно такой и была Россия 150 лет назад – грязной и немытой, а вовсе не нарядной и праздничной, как у Шишкина или Левитана, и не деловой и мещанской, как у «передвижников» и прочих «реалистов». Это та Россия, в которой бунт будет «бессмысленным и беспощадным», ибо если кто и будет здесь бунтовать, так лишь орки, возомнившие, что они могут прожить без Хозяина из Черной Башни. Это та Россия, в которой «тройка мчится, тройка скачет // в желтой жиже по весне», в которой «над кладбищем ветер свищет», и становится «страшно, страшно поневоле // средь неведомых равнин». Это та Россия, в которой «много горя над обрывом, а в обрыве зла»…
Здесь – родина жуткой Недотыкомки.
На картинах Саврасова Недотыкомка еще не видна. Это картины-прелюдии, их можно использовать как иллюстрации к первой части «Мелкого беса», спокойной, хоть и полной зловещих предзнаменований.
А вот на картинах Филонова Недотыкомка разгулялась вовсю. Точнее, в голове художника – иначе не объяснить, откуда взялись у него такие страшные и фантасмагорические видения. Судя по увиденному (а раньше я Филонова не видел вовсе), его вполне можно считать этаким русским Босхом. Смотришь на его картины – и это ведь уже не просто тлен и гниль. «Все это ползало, жужжало и кишело, как будто вновь оживлено…» От лиц на картинах Филонова почти физически разит гноем и гнилью. Его люди рассыпаются кусками тухлого мяса. «А черви ползали, и копошились в брюхе…»
Что самое печальное – ни Саврасов, ни Филонов даже и не пытаются искать выхода. Они – особенно, конечно, Филонов – словно упиваются эстетикой безобразного, пытаясь убедить нас, а заодно и самих себя, что крушение Красоты и торжество Вандализма – прекрасны.
Не то же ли самое видим мы и сейчас – когда под вывеской живописи нам пытаются втюхать всякую мазню, а то и просто в прямом смысле слова расчлененные трупы? Когда под видом литературного языка нам в книгах и кинотеатрах пытаются преподнести матерщину и феню?
Филонов видит торжество Грядущего Хама, и пытается пристроиться к нему, пытается, подобно Блоку, ощутить прелесть всесокрушающего апокалипсиса Р-р-ревлоюции. Самая безобидная домашняя зверюшка на его картинах превращается в Зверя, ощетинившегося во все стороны клыками и когтями.
Его Рабочие с одноименной картины – это окаменевшие Булдыганы, выжигающие все живое в несчастной Свирелии. Полчища орков, топчущие Россию.
А лица… Если на ранних картинах – «Мать», «Волхвы» - у людей просто осыпались щеки, отваливались губы, обнажая гниющее мясо – то на более поздних они рассыпаются уже целиком. Рассыпается на смердящие обломки весь мир - как на многочисленных поздних «формулах» мироздания.
От зала к залу, от картины к картине напряжение все нарастает, и уже понимаешь – не должно все завершиться вот просто так. Потому что нельзя покидать музей, когда вот настолько муторно на душе.
И «предчувствия его не обманули» - вдруг, уже под занавес выставки, в самом последнем зале, словно свет зарницы прорезал тьму, в которой демонстрируются жестокие и кровавые полотна Филонова.
У двери, ведущей к выходу, видимая издалека, благодаря удачному расположению и очень удачной подсветке, висит картина, на которой ужас безобразия сменяется вдруг просветлением, зловещие оскалы живых мертвецов – человеческими лицами.
Картина, насколько я понимаю, не самая последняя по времени создания, но именно она производит катарсис, перечеркивает нечеловеческий ужас, уныние и безысходность всех предыдущих картин.
И не случайно рядом с ней организаторы выставки расположили серию из трех, на первый взгляд, одинаковых картин под одинаковым названием – «голова». Но если приглядеться, то голова на картинах этих, написанных последовательно в разные годы, оставаясь той же, постоянно меняется – становится все более человечной. Если на самой ранней мы увидим лишь прах, тлен и россыпь гнилых ошметков, на средней – череп, оскалившийся от злобы и страха, то на последней, самой поздней – это уже голова человека, пораженного болью и ужасом: «Что же я наделал?!»
Думаю, Филонов имел в виду самого себя. Ему удалось избавиться от Недотыкомки, казавшейся уже всесильной и непобедимой.
И название этой последней, очищающей картины – «Музыка Шостаковича». Потрясение, которое испытываешь, прочитав название, не меньше, чем то, которое производит сама картина.
Русская Р-р-р-революция явилась катастрофой вселенского масштаба. С наибольшей силой боль и глубину этой катастрофы выразил, ан мой взгляд, Шолохов в «Тихом Доне» (интересно, смог ли передать это на экране Бондарчук? ;) )
Но катастрофа, какой бы она ни была, - это не Конец Света. Жизнь продолжается.
И возрождение России после пережитой катастрофы началось, похоже, именно с музыки Шостаковича.

Все это вместе – потрясает и поражает. Неужели музыка спасла мир?

Замечательная выставка. Такого потока мыслей и раздумий уже давно не порождало ни одно культурное мероприятие.
Спасибо организаторам. Они сумели создать интересное, удивительное Зрелище.
Они заставляют по-новому взглянуть и на русское искусство Х1Х – ХХ веков, и на русский модернизм / абстракционизм, особенно в контексте российской и мировой истории.
Огромная им за это благодарность и низкий поклон.