Очень неоднозначные остались впечатления о книге и, пожалуй, не совпадающие ни с одной из тех рецензий, о которых я написал выше.
С одной стороны, роман очень необычен и по тематике, и по стилистике, и хотя бы этим одним уже интересен. С одной стороны – реалистическая, порой даже излишне натуралистическая манера изложения – с другой стороны, классический сказочный антураж, с детства каждому знакомый если не по оригиналам Баума, то по пересказу Волкова – говорящие разумные звери, живые железные и соломенные «люди», Гудвин, прибывший неведомо откуда на воздушном шаре и считающийся Великим и Ужасным волшебником, чей истинный облик никому не известен, поскольку перед каждым посетителем он предстаёт в новом, непредсказуемом обличии…
С другой стороны – Гудвин предстаёт как фашиствующий жестокий диктатор, Бастинда (по книге – Эльфаба) – как недоучившаяся студентка-биолог, Гингема (по книге – Нессароза) – как набожная принцесса, наследница знатного рода, пытающаяся отстоять независимость своей родины от натиска полчищ Гудвина…
Книга написана так, что выглядит форменным постмодернистским издевательством над всем и всеми – не только над Баумом и Волшебной страной – порождением его фантазии, но и, прежде всего, над самим читателем, которому порой тошно становится от натурализма и жестокости отдельных сцен, над Америкой и её попытками насаждения демократии в совершенно негодных для неё странах, над религией и философией, над наукой и искусством, над Голливудом с его любовью к хэппи-эндам и официальным оптимизмом государственной пропаганды всех стран… Наконец, просто над здравым смыслом!
И тем не менее, книга чем-то завораживает, заставляет вернуться к себе даже после того, как отбросив её после очередной прочитанной гадости, говоришь себе «Никогда больше!», и после финальных страниц, незавершенных, зависающих в воздухе, как и большинство сюжетных линий романа, оставляет желание вернуться и перечесть все с начала, чтобы попытаться ещё раз понять, что же это перед нами всё-таки такое.
Помню, схожее впечатление (хотя гораздо более слабое) произвел на меня в своё время роман Эндрю Нортона «Трое против Колдовского Мира». Но в случае с Магвайром всё всё-таки гораздо хитрее…
Рецензенты дружно указывают, что книга Магвайра претендует ни больше, ни меньше, как на звание исследования о природе Зла. Поначалу мне показалось, что такое мнение – это просто издевательство какое-то, роман – всего лишь свидетельство закомплексованности автора и его злобы на официозный американский оптимизм: сам в своё время, на закате застоя, испытывал те же чувства по отношению к Совку, и даже написал некую графоманскую белиберду именно в духе Магвайра – все плохие, всем плохо, и ни у кого ничего всё равно не получится.
Однако ж, сдаётся мне, это для Магвайра просто внешний антураж…
О Зле в книге действительно рассуждают. Но всего в двух местах, на двух страницах из двухсот пятидесяти. И уровень рассуждений – скорее, издевательски-конспективный. Сами можете судить – я в конце даю два отрывка из «Ведьмы…»
И тем не менее – книга действительно о Зле!
Но Магвайр вовсе не предлагает нам поразмышлять над тем, что такое Добро и что такое Зло. Не пытается сам найти ответ. Он его уже ЗНАЕТ. И своей книгой пытается предложить нам доказательство своей точки зрения. Весьма убедительное, надо сказать, доказательство.
Не страшно родиться безруким калекой, говорит нам Магвайр. Даже в этом случае ты можешь стать властителем огромной страны.
Не страшно родиться с зелёной кожей. Даже такой человек может обрести настоящую любовь.
Неважно, если в своём мире ты был жалким ничтожеством, которого Елена Блаватская забрасывает на воздушном шаре в чужое измерение, чтобы ты отыскал и притащил ей оттуда волшебную книгу – в новом мире ты из ничтожества можешь превратиться во всесильного Императора.
Самое страшное на свете – это невозможность осуществить свои планы, добиться желаемых целей, будь они праведными или злодейскими. «Слеза несбывшихся надежд». Подлинное Зло – это тот Рок, неведомый и беспощадный, который постоянно в самый неподходящий момент ставит «подножку» одному за другим всем без исключения героям романа, превращая их всех в жалких, несчастных, не нашедших своего места и призвания.
И не столько пресловутые натурализм и жестокость, сколько именно эта «слеза несбывшихся надежд», задевающая какие-то очень болезненные, запретные для чьего бы то ни было прикосновения струны в глубине наших душ, делает роман Магвайра столь неприятным для прочтения – и столь притягательным для перечитывания.
И неприятная книга вдруг аукнулась в глубине души неожиданной перекличкой с замечательной музыкой – ведь, по сути-то дела, всё о том же! Plans that either come to naught or half a page of scribbled lines…
Если кому-то всё же захочется прочитать Магвайра – помните, что я вас предупреждал: с натурализмом и жестокостью у него всё-таки иной раз явный перебор, какие бы цели он не ставил перед собой, добавляя соответствующие эпизоды в свой роман!
Ну, и в заключение – парочка примеров издевательства Магвайра над читателями.
Отсмеявшись, Эльфаба сорвала с себя шляпу, убрала ее в шкаф и опять взялась за книгу.
— Ну и о чем они пишут? Что-нибудь интересное? — не отставала от нее Галинда. Делать все равно было решительно нечего, а спать не хотелось.
— Сейчас я читаю о добре и зле. Существуют ли они на самом деле.
— Фу, скукотища! Второе точно существует и зовется скукой, а священники — злейшие враги человечества.
— Ты серьезно? Ты действительно полагаешь, что зло существует?
— Я об этом не думала.
— Хорошо. Вот я тебя спрашиваю: как по-твоему, зло существует?
— Понятия не имею. Скажи сама — существует?
— Я еще не разобралась. — Взгляд Эльфабы потух, затуманился — или это волосы упали ей на глаза? — Но может быть, в твоих словах действительно что-то есть. Зло и скука. Зло и бездействие. Зло и безразличие. Зло и холодная кровь.
— Ты будто стихи слагаешь. С чего такой интерес к злу?
— Просто все ранние проповедники только про него и говорят. Вот я и думаю над их словами. Я вообще люблю думать над тем, что читаю. Ты разве нет?
— Я не так много читаю, поэтому и думаю не так много. Зато, — Галинда озорно улыбнулась, — одеваюсь с размахом.
Эльфаба промолчала, что немало удивило Галинду, всегда умевшую оборачивать разговор в похвалу себе.
— Так что эти древние кровопийцы думали про зло? — спросила она с досады.
— Сложно сказать. Они долго пытались найти для него место. То отравленный ручей в горах, то ядовитый туман, то холодная кровь, передаваемая от родителя ребенку. В чем-то эти проповедники похожи на первых путешественников по стране Оз, вот только их карты указывают на местоположение чего-то незримого и постоянно противоречат друг другу.
— И где же находится зло?
— Они так и не определили, верно? Иначе зачем было писать новые трактаты и спорить друг с другом? Кто-то говорил, например, что первичным злом была пустота, оставшаяся после исчезновения королевы фей Лурлины. Мол, когда пропадет божество, на его место приходит зло, которое со временем множится. Поэтому всякое зло в этом мире — признак отсутствия божества.
— Как все сложно.
— Ранние унионистские проповедники были во многом еще лурлинистами. Они рассуждали про некие невидимые средоточия зла, как бы остатки той скорби, которую испытал покинутый Лурлиной мир. Словно дуновение холодного ветра в теплую ночь. Эдакое лихое облачко. Добрейший человек мог случайно через него пройти, а потом убить своего соседа. Но тогда спрашивается: разве ты виноват, что попал в это облачко? Ни один собор унионистов так и не пришел к единому выводу, а сейчас большинство вообще не верит в Лурлину.
— Но в зло-то верят, — зевнув, сказала Галинда. — Странно все-таки: божества уже нет, а связанные с ним представления остались.
— Ага, задумалась! — торжествующе вскричала Эльфаба — так, что соседка даже подпрыгнула в постели.
— Мне это совершенно не интересно, и вообще я уже сплю, — проворчала Галинда, но Эльфаба только ехидно улыбнулась.
Кладовая у маркграфа оказалась настоящим рогом изобилия, повар — гением, вина — сказкой. Были здесь и улитки с чесноком, и жареные петушиные гребешки с кориандром и кисло-сладким апельсиновым соусом, и нежнейший лимонный торт со взбитыми сливками, от которого ведьма отхватила себе исполинский кусок. Хрустальные бокалы никогда не пустели, разговоры перескакивали с пятого на десятое, и когда маркграфиня провела насытившихся гостей в залу и усадила в мягкие кресла, в глазах у ведьмы гипсовая лепнина на потолке кружилась, как сигаретный дым.
— Мне правда надо идти, дохнуть свежего воздуха, — сказала ведьма, убеждая себя. — Маркграфиня, господа, мне было очень приятно.
— Взаимно, — сухо произнесла хозяйка. — Правда, не стоило рассуждать про зло за едой. Это портит аппетит.
— Вы так меня и не переубедили, — оживился Эврик. — Я все еще считаю, что зло — это не сами дурные поступки, а то, как отвратительно после них себя чувствуешь. Абсолютных оценок для поступков не существует. Во-первых…
— …Беспомощность властей — перебила ведьма. — Закоснелое мышление. И вообще, почему все так стремятся к абсолютной власти?
— Зло — это душевная болезнь, как жадность или тщеславие, — вмешался медный магнат. — А как мы знаем, жадность и тщеславие давно движут миром, и не всегда к худшему.
— Зло — это отсутствие добра, — рассудила его любовница, журналистка из шизского «Обозревателя». — Мир стремится к порядку, к процветанию жизни. Отсутствие этого порядка и есть зло.
— Ерунда, — распалялся Эврик. — Зло — признак низкого нравственного развития. Дети по природе своей — сущие дьяволята. А преступники среди нас — это те, кто так и не повзрослел.
— По-моему, зло — это присутствие, а не отсутствие, — сказал художник. — Это некая чуждая человеку демоническая сущность. Сами по себе люди не злы.
— Даже я? — спросила ведьма, увлекшись своей ролью. — Убийца?
— Да будет вам, — ответил ведьме художник. — Мы все стремимся выставить себя в самом выгодном свете. Обычное человеческое самолюбие. Вы не исключение.
— Зло — не сущность, не вещь — это свойство, как красота…
— Это сила, как ветер…
— Это зараза…
— Это одно из первоначал, несовершенство творения…
— Правильно, давайте все валить на Безымянного Бога.
— Но создал ли Бог зло нарочно или по ошибке?
— Ничего подобного, зло не предвечно, оно вполне земное и возникает из-за разобщенности тела и души. Зло привнесено плотью, это животный инстинкт, заставляющий причинять другим боль, вот и все…
— А что, боль бывает очень даже приятной, особенно когда ты в узких кожаных сапожках, а руки связаны сзади…
— Нет-нет, вы ошибаетесь, зло по своей сути так же нравственно, как и добро; это торжество порока над добродетелью. Можно сколько угодно спорить и рассуждать, но в глубине души вы все равно понимаете…
— Зло — это не желание, а действие. Многие ли из вас, сев за один стол с невоспитанным хамом — которых здесь, конечно, нет, — не захотят перерезать ему глотку? А кто это сделает? Желание естественно, оно возникает у каждого, но только воплотившись в действие, оно становится злом.
— Да нет же! Подавлять такое желание — это действительно зло. Я вот никаких желаний не подавляю.
— Ах, перестаньте! — воскликнула маркграфиня. — Весь вечер вы ведете себя так, будто не слышали, что несчастную пожилую женщину убили в ее собственной постели. Разве она не человек? Разве у нее не было души?
— Дорогая, — сказал Эврик сквозь зевоту, — ты так чиста и наивна, что это даже трогательно, но иногда доходит до смешного.
Ведьма поднялась, не удержалась на ногах, упала в кресло и снова встала, уже опираясь на метлу.
— Зачем вы это сделали? — с чувством спросила ее хозяйка.
Ведьма пожала плечами.
— Да хотя бы для собственного удовольствия. Кто знает, может, зло — это род искусства?
Нетвердой походкой она двинулась к двери.
— Дураки, — заявила ведьма, обернувшись. — Вместо того чтобы позвать полицию, весь вечер меня развлекали.
— Ну что ты, это ты нас развлекала, — галантно возразил Эврик. — Думаю, это лучший вечер за целый год. Даже если окажется, что никого ты на самом деле не убивала. Браво!
Гости похлопали.
— На самом деле, — сказала ведьма у выхода, — вы все неправы. Вы смотрите на зло только с одной стороны. То вы рассуждаете о проявлении зла в человеке и забываете о вселенском зле, то наоборот. Это как в старой басне: как выглядит детеныш дракона в яйце? Неизвестно, потому что стоит разбить скорлупу, чтобы посмотреть на дракона, — и он уже не в яйце. Зло таится от глаз — в этом-то вся и беда.
Journal information