Повторяемость подразумевала значительно более длительный, чем теперь, период «детства»: ребёнок не выходил из-под родительской опеки, даже став «взрослым», женившись и родив детей: внуки начинали свою жизнь в условиях, когда главой семейства был не их отец, а их дед.
Всё то время, пока у молодых «играл гормон», они продолжали оставаться под властью родителей; решение о свадьбе и, соответственно, деторождении принимал не «молодой горячий» юнец, способный думать лишь «грешным делом», а не головой, а его отец, зрелый муж, «добру и злу внимавший равнодушно».
Что здесь является причиной, а что – следствием? То ли медленный темп изменений в патриархальном обществе обуславливал устойчивость патриархальной семьи, то ли, наоборот, такая модель «воспитания через поколение», когда власть деда распространялась не только на детей, но и на внуков, обуславливала медленный темп социальных и экономических изменений, не предоставляя молодым возможности реализовать свой «запал», столь ярко выраженный Цоем в знаменитой песне – «Перемен, мы ждём перемен»?
Так или иначе, но распад патриархальной семьи единовременен с резким ускорением «перемен» в человеческом обществе – индустриализацией, научно-технической революцией и т.д.
При этом воздействие «перемен» оказалось двояким: с одной стороны, «отцы» перестали поспевать за ними, потеряли способность воспитать в «детях», а тем более «внуках», те навыки, которые необходимы новым поколениям в новой жизни; а значит, одновременно потеряли способность и передать свои навыки, знания и понимания касательно ценности отцовства.
А с другой стороны, дети перестали быть очевидной экономической ценностью, общее мнение сложилось в пользу представления о детях, как скорее о некоей обузе, препятствующей полноценной жизни родителей.
Сегодня много рассуждать не буду; обозначил вот эти два момента – экономический и социально-психологический; а подробнее о них уже в следующий раз.
Journal information