Вплоть до 1940 год ничто не предвещало подобного развития событий. Мои предки вот уже несколько (возможно, даже много) поколений жили в Новгородской области, в посёлке Крестцы. Но вот закончилась Зимняя война, и от финнов был зачищен, в числе прочих, город Териоки (ныне Зеленогорск), ныне ставший частью Курортного района Санкт-Петербурга. Очевидно, поддавшись соблазнам городской жизни, мои предки перебрались в эти самые Териоки; но счастье было недолгим.
Началась Великая Отечественная, и 31 августа Териоки был вновь занят финскими войсками. Семья бежала в Ленинград, а оттуда уже через неделю эвакуировалась, успев выехать последним (!) поездом, ушедшим на «большую землю» как раз перед тем, как немцы перерезали все сухопутные дороги из Ленинграда. Эвакуировались, что называется, куда глаза глядят, и были выгружены где-то в вологодской глуши, на полустанке, где их подобрала и приютила у себя совершенно чужая, незнакомая семья. А ведь приютить надо было ни мало, ни много шестерых человек! Причем среди них была моя прабабушка, которой тогда минуло уже 80 лет, и грудной ребёнок, младший брат моей мамы, родившийся буквально за месяц до начала войны. Ещё трое – дети от 4-х до 13 лет. И лишь один трудоспособный человек – моя бабушка. Да и та непривычная к крестьянскому труду, всю жизнь она работала писцом – секретарём суда.
Уж и не знаю даже, как они там перекантовались в эту страшную зиму 1941/42 годов. Прабабушка всё-таки умерла. Но остальные – выжили! А ведь опоздай они на этот эшелон, задержись ещё хоть на несколько часов в Ленинграде – и, скорее всего, умерли бы все…
И вот, в 1942 году каким-то образом дошёл до них слух, что на дальнем севере посреди тундры построили металлургический завод, и там очень нужны рабочие руки… И семья отправилась на север!
И правда, там удалось устроиться на работу не только моей бабушке, но и её старшему сыну, моему дяде Владимиру Васильевичу, которому тогда исполнилось лишь 14 лет. И семья осталась на севере.
Формально Мончегорск – ровесник моей мамы: он был основан в 1937 году. Но и 5 лет спустя, в 1942 году, города как такового ещё не было – был лишь металлургический комбинат и несколько рудников вокруг него. Население жило в деревянных домиках, каменные дома начали возводить лишь после войны. Да и деревянные-то дома – это были в основном многокомнатные бараки, по сути дела гигантские коммунальные квартиры, с одним туалетом и одной кухней на всех.
Вот в таком бараке в течение многих лет и жили мои предки, да ещё и впятером (а затем и вшестером – после того, как старшая сестра моей мамы вышла замуж) в одной комнате. Да ещё и не в самом «городе» - там жилья даже в бараке не нашлось – а возле одного из рудников, в 5 километрах от завода. В 5 километрах от ближайшей школы, где обучение шло в 2 смены: каждый день, даже в лютый мороз, надо было проделывать этот путь – 5 км в одну сторону, 5 км обратно. Пешком – в 1940-е общественного транспорта там не было.
И километр до ближайшей водопроводной колонки! Обязанностью моей матери было каждый день после школы натаскать с этой колонки воды, чтобы хватило на сутки на пятерых человек.
Лишь в середине 1950-х годов ситуация начала улучшаться: город благоустраивался, строились каменные дома с хорошими квартирами, а трудовые и карьерные успехи моего дяди (он дослужился в конце концов до должности секретаря парткома комбината) позволили ему хлопотать перед начальством о том, чтобы его семью обеспечили нормальным жильём в первоочередном порядке.
А потом постепенно начался процесс обратной миграции на юг. Первой перебралась назад в Петербург, на учёбу в педагогический институт, моя мама – да так уже и осталась в Питере навсегда; в 1960-е годы переехала моя бабушка. Затем оба дяди… Сейчас в Мончегорске живут лишь трое – моя тётя (старшая сестра моей мамы) да её дочка (моя кузина) со своим мужем – у них на квартире мы и останавливались.
Моя бабушка и четверо её детей (младший сын сфотографировался со своей супругой).
Фото конца 1970-х годов.
Journal information