(II)
Насколько я понимаю, отношение к женщине как к элементу собственности, а не как к человеку, во времена Голсуорси было глубоко укоренено во всех классах общества; потому во время Революции естественным дополнением лозунга «Грабь награбленное!», вульгаризирующего обобществление частной собственности, оказался лозунг «обобществления жен» – если мы экспроприируем у буржуазии её материальные богатства, то разве не должны в состав этих экспроприируемых и обобществляемых богатств входить и их жёны?
Превращение женщин из элемента мужской собственности в человека, равноправного с мужем, неминуемо означало и борьбу с «буржуазным браком». Однако противопоставлять «буржуазному браку» некий «брак по любви» – это было ошибкой!
Людям вообще, а марксистам в особенности свойственно чёрно-белое, дуалистическое мышление, по принципу «или-или» (помню, в какую растерянность повергла советских идеологов исламская революция в Иране, провозгласившая своими врагами в равной мере и США, и СССР!); именно это, видимо, и не позволило увидеть, что в вопросах семьи и брака альтернатив может быть больше, чем две!
Но что остаётся от «буржуазного брака», если выкинуть из него отношения собственности и оставить лишь «подлинную любовь», в том значении, которое придают этим словам Жантиева и ей подобные? Только сексуальная связь двух людей, с непонятными целями зарегистрированная государством? Но ЗАЧЕМ государству вмешиваться в сексуальные отношения людей и регистрировать их?
Понимали ли апологеты «брака по любви», что последовательная реализация проповедуемого ими подхода приведёт к уничтожению института брака как такового? По-видимому, да, понимали, поскольку принцип «брака по любви» дополнялся ещё и концепцией «общественного воспитания детей».
Успешный опыт Макаренко, мне кажется, сослужил дурную службу обществу в целом, породив иллюзию возможности успешной реализации этого самого «общественного воспитания» – и вот мы уже видим утопию «Туманности Андромеды», где в отношениях между полами не осталось ничего, кроме «подлинной любви», где успешно побеждены не только отцовский, но и «слепой материнский» инстинкт, а все дети находятся исключительно на «общественном воспитании».
В реальности, однако, оказалось, что Макаренко – один, а детей – миллионы, и из интернатов выходят не «строители коммунизма», а «антиобщественные элементы». И тем не менее, потребовались многие десятилетия, чтобы общество начало излечиваться от иллюзии «общественного воспитания» и осознало пагубность детских домов.
А вот ошибочность понимания разрушительной страсти как «подлинной любви», которая может послужить фундаментом для семейного счастья, увы, не осознана и до сих пор!
«
Было и ещё одно пагубное для советского общества последствие пропаганды «брака по любви». Идеология советского государства делала упор не на права, а на обязанности человека как члена общества; на осознание каждым человеком своей жизни как исполнения долга перед страной и обществом. При этом как-то забывалось, что это самое «чувство долга» не может возникнуть само по себе, оно не может быть врождённым; любовь к стране начинается с любви в семье, преданность стране возникает из преданности семье, и долг перед страной вырастает из долга перед своей семьёй.
Но о каком семейном «долге» можно говорить, если семья основана на «подлинной любви»? Ах, да, о том «долге», который стал предметом бесчисленных шуток и анекдотов, о пресловутом «супружеском долге», «супружеских обязанностях» жены по отношению к мужу и мужа по отношению к жене. И вот уже Жантиева и иже с нею ставят нам в пример Анну Каренину – смотрите, вот пример образцового исполнения «супружеских обязанностей» по отношению к возлюбленному, к которому питаешь «истинную любовь»! Вот он, образцовый «супружеский долг» (Анны по отношению к Вронскому), разрушающий «оковы буржуазного брака» - он вполне совместим с предательством, ради него можно забыть о детях – их ведь «общество» должно воспитать!
Но позвольте – если «подлинная любовь» к мужчине оправдывает предательство по отношению к мужу, если ради неё можно забыть о собственных детях, то почему ж ради внезапной «подлинной любви» по отношению, скажем, к США или Израилю или вовсе какому-нибудь Свазиленду (сердцу ведь не прикажешь!) нельзя предать СССР и забыть о «построении коммунизма»?
Вскрывшееся противоречие так и не было разрешено в рамках официальной идеологии. В комментариях к предыдущей части этих размышлений мне указали, что в позднем СССР культ «подлинной любви» де-факто начал уступать место культу «викторианской» семьи, лишенной, впрочем, своей «собственнической» составляющей.
Впрочем, лишенной ли? Я хорошо помню, что в позднем СССР понятие «долга» перед семьёй, перед обществом всё больше сводилось именно к долгу денежному! Занятия в школе на тему «сколько стоит бесплатно», о том, что «Ты решил эмигрировать? так возмести ж государству то, что оно затратило на твоё образование и медицинское обслуживание!»; «Родители столько денег потратили, чтобы обеспечить тебе весёлое детство, ты в долгу перед ними!»
Пропаганда «брака по любви» сыграла злую шутку с идеологами коммунизма: на деле она обернулась реваншем меркантилизма и товарно-денежных отношений!
Всё перевернули с ног на голову. Единственный «долг», который знает природа, который заложен в нас биологически, - это долг родителей перед детьми. «Мы в ответе за тех, кого приручили», но не наоборот!
Journal information